"Взаимное влияние: интерсубъективность в психотерапии. От философской концепции к клинической практике."

Термин «интерсубъективность» привлек внимание психотерапевтов как понятие, отражающее сложную природу взаимного влияния людей в отношениях. Он оказался особенно созвучен исследователям, опирающимся на теорию систем и теорию поля, стремившимся преодолеть индивидуализм в психологии [10]. В настоящее время интерсубъективность представляет собой сложное и многозначное понятие, интерпретация которого варьируется у разных теоретиков.

Основатель феноменологии Эдмунд Гуссерль первым начал серьезно размышлять о проблеме интерсубъективности — то есть о том, как возможно общее, разделяемое понимание мира между разными людьми. В «Картезианских размышлениях» (1931) он попытался преодолеть солипсизм (замкнутость сознания на самом себе) своих ранних работ, введя интерсубъективность как условие возможности объективной реальности [1]. Гуссерль предположил, что мы понимаем существование другого человека по аналогии с собой. Мы видим человеческое тело, похожее на наше, и предполагаем, что с ним связано такое же сознание, переживания и чувства, как и у нас.

Хотя Гуссерль и добавил в познаваемый человеком мир других людей, его модель оставалась очень абстрактной и односторонней. В его системе «Другой» — это, по сути, всего лишь копия моего «Я», которую я мысленно конструирую. В ней не было места для настоящего диалога, взаимного влияния, столкновения разных взглядов и того, как «Другой» может меня изменить. «Другой» оставался объектом моего мышления, а не самостоятельным, живым субъектом, который активно воздействует на меня.

Ученики Гуссерля - Жан-Поль Сартр и Мартин Хайдеггер - пытались дополнить теорию интерсубъективности своего учителя, но преуспели лишь частично. В их трудах, а это были работы по экзистенциализму и онтологии, «Другой» уже влиял на субъекта, но чаще он представлялся как угрожающий существованию субъекта своим собственным бытием, и задачей человека было сохранить свое «Я» в противостоянии с миром «Других» [2,3]. Тут вспоминается фраза из пьесы Сартра: «Ад - это другие». Это была индивидуалистическая и пессимистическая точка зрения, которая, вероятно, отражала дух середины XX века с его мировыми войнами и страданиями миллионов людей.

Французский философ Морис Мерло-Понти уже в послевоенное время внес неоценимый вклад в эволюцию теории интерсубъективности, сместив фокус с «мыслящего субъекта» на «чувствующее и действующее тело» [4]. По его мнению, мир, сознание и тело тесно взаимосвязаны, и именно тело является нашим проводником в мир. Он утверждал, что сознание — это не «я мыслю», а - «я могу». Мы не пассивные наблюдатели, а активные участники. Мир и наше «Я» постоянно взаимно создают и формируют друг друга через наши действия в мире.

Мы видим здесь истоки современной эпистемологии: познание не есть мысль, познание есть действие. Мир, который я познаю, создается моими действиями в нем. И, так как «Я» - тоже часть этого мира через тело, то мое «Я» создается в процессе моего взаимодействия с миром. Субъект и объект не могут быть разделены без нарушения целостности опыта. Впервые звучит тема взаимного влияния, являющаяся ключевой для современной теории интерсубъективности [5]. А пессимизм преодолевается через творческое отношение к миру, который одновременно создан и открыт самим субъектом. Вместе с другими французскими феноменологами Мерло-Понти оказал большое влияние не только на современную философию, но и на психологию и психоанализ [6].

Фрейд не использовал концепцию интерсубъективности в своих теориях, так как в первой половине XX века феноменология и метапсихология исключали друг друга. Стремясь представить психоанализ как науку, он предлагал аналитикам быть объективными и невовлеченными исследователями психики пациента. Понадобилось время, чтобы феноменологи открыли для себя тело, а психоаналитики заговорили о ценности встречи двух разумов.

В 50-60-х годах XX века свое понимание интерсубъективности предложил французский философ и психоаналитик Жак Лакан, который на основе структурной лингвистики создал свою версию фрейдовского психоанализа. «Бессознательное структурировано как язык.» - заявил он [8]. И интерсубъективность также реализуется через язык. Язык допускает различие точек зрения и интересов и спасает нас от борьбы за власть. Такая языковая интерсубъективность (или символический порядок, которому должны подчиняться субъекты), сильно отличается от телесной интерсубъективности Мерло-Понти, в которой субъекты создают и открывают друг друга и мир. Но сама идея подчинения чему-то большему, чем «Ты» или «Я», сохранилась в современной теории интерсубъективности. Только вместо подчинения предлагается капитуляция – уже не только и не столько языку, а вообще всему тому, что может происходить в отношениях.

Феноменология и психоанализ стали сближаться в 70-х годах на основе постмодернистской философии, которая в целом подорвала веру в достоверность любых больших теорий [7]. Деконструкция и анализ дискурса сделали любое знание относительным.

Сближение феноменологии и психоанализа наиболее ярко проявилось в работах Роберта Столороу, Джорджа Атвуда и Бернарда Брандшафта [9,10,11]. Вдохновляясь трудами немецких и французских феноменологов, они задумали создать феноменологический психоанализ. И для этого им пришлось отказаться от метапсихологии классического психоанализа. Их «интерсубъективный подход» (позже переименованный в «контекстуально-феноменологический психоанализ») постулирует, что всякий опыт формируется в рамках «интерсубъективного поля» — системы взаимодействующих субъективных миров пациента и аналитика [10].

Ключевые принципы подхода:

1. Отказ от объективной реальности аналитика. Аналитик так же субъективен, как и пациент, и находится внутри системы, а не наблюдает ее извне. Изменение в терапии – это двусторонний процесс, поэтому и аналитик, и пациент должны меняться вместе в процессе терапии.
2. Неразделимость инсайта и эмоциональной связи. Когда аналитик работает с пациентом, важно не только то, что он говорит, но и то, как он это говорит. Важно, чтобы пациент чувствовал, что его понимают и к нему внимательны. Эмпатически-интроспективное слушание как основной метод понимания субъективного мира пациента.
3. Создание новых организующих принципов. Задача терапии — не изменить, а прояснить сложившиеся и развить альтернативные, более гибкие принципы организации опыта пациента через новые эмоциональные отношения с аналитиком.

Как отмечали Столороу и Атвуд, термин «интерсубъективный» был введен ими самостоятельно и произвольно, они не рассматривали каких-либо условий для возникновения интерсубъективности, например, того, что личность должна сначала достигнуть определенного уровня развития (как это делают другие авторы – Дэниэл Стерн или Джессика Бенджамин). Несмотря на провозглашение авторами взаимности в терапевтических отношениях, критики их теории отмечают, что метод эмпатического слушания, унаследованный от сэлф-психологии Х. Кохута, может невольно воспроизводить асимметрию, где аналитик выступает как всемогущий, всепонимающий объект, а его собственная уязвимость и субъективность выносятся за скобки [12]. Это ограничивает возможность подлинной встречи двух субъектов. Несмотря на критику, работы Столороу с соавторами оказали существенное влияние на современную психоаналитическую теорию. Назвав изначально свой подход интерсубъективным, они привлекли внимание к самой концепции интерсубъективности в психоанализе, породив массу ценных дискуссий и обсуждений.

Один из лидеров реляционного психоанализа Джессика Бенджамин внесла существенный вклад в развитие теории интерсубъективности, разработав собственную «теорию взаимного признания». Ее подход интегрирует интрапсихическое (бессознательную фантазию) и интерсубъективное (реальный «Другой») при формировании опыта самости [12, 13].

Рассматривая взаимодействие двух людей Бенджамин вводит важное различие между «Объектом» и «Другим». «Объект» согласно ее теории - это совокупность представлений о другом человеке, сконструированных бессознательной фантазией человека, и следовательно, подконтрольных ему. «Другой» - это реальный внешний субъект с собственной волей и независимостью. Способность «Другого» проявлять собственную волю и противостоять фантазиям о нем делает его полноценным субъектом, а не просто объектом для другого человека. Подлинная интерсубъективность возникает при признании «Другого» в его инаковости [13].

Ключевые элементы теории взаимного признания:

1. Диалектика самоутверждения и признания. Самоутверждение необходимо для существования «Я», а признание «Другого» — для его развития. Только признавая друг друга, люди могут по-настоящему ощущать реальность и получать все преимущества взаимодействия с другими людьми. Для того чтобы процесс признания работал, необходимо, чтобы обе стороны признавали друг в друге полноценных личностей со своей волей и субъектностью. Если это равновесие нарушается, возникает искаженное восприятие: один из участников начинает чувствовать себя всемогущим, что ведет к садо-мазохистическим отношениям.
2. Отрицание «Другого» и установление общей реальности. Ссылаясь на Винникотта, Бенджамин подчеркивает важность «фантазийного разрушения» объекта. Способность «Другого» выжить после этого разрушения (не отомстить и не уйти) позволяет увидеть в нем реального, независимого субъекта. Когда «Другой» осмеливается противостоять "Я", это создает ситуацию, требующую диалога и признания различий между участниками. Способность принять эту разницу и осознать её существование помогает "Я" выйти за свои ограничения и установить общую для двух субъектов реальность.
3. Концепция «Третьего». Общая, совместно созданная, реальность открывает новое качество отношений, которое Бенджамин обозначает как третичность или Третье. Третье — это не сущность, а «реляционная позиция» или принцип взаимодействия. Это пространство, из которого можно наблюдать и чувствовать обоих участников взаимодействия. Бенджамин описывает несколько его форм. «Ритмическое Третье» - это ранняя форма, основанная на взаимной сонастройке и синхронизации (например, в диаде мать-младенец). «Дифференцирующее Третье» - принцип, позволяющий удерживать напряжение между своими потребностями и потребностями «Другого». «Символическое Третье» и «моральное Третье» - позже возникающие формы, основанные на общих ценностях и языке. Все формы Третьего присутствуют у взрослого человека при условии нормального развития в отношениях.
4. Комплементарность и капитуляция. В отсутствие «Третьего» формируется комплементарная позиция, которую Бенджамин называет отношениями между «причиняющим» и «претерпевающим». Они характерны принудительной зависимостью, которая вовлекает каждого участника в орбиту возрастающей реактивности другого. Каждый считает, что проблема только в другом, и ждет, что это другой должен измениться первым. Это быстро заводит отношения в тупик. Каждый человек чувствует себя «претерпевающим», а не «причиняющим». Тот, кто явно ранит другого, чувствует себя в положении беспомощности. Мы теряем себя как субъекта, находясь в позиции жертвы рядом с «Другим», также ощущающим себя жертвой. Для разрешения тупика и восстановления субъектности нужно признать наше собственное участие в создании этого тупика. Трудности с этим признанием могут возникать из-за нашего сопротивления ответственности. Оно появляется из реактивной тенденции обвинять, когда на тебя нападают. По мнению Бенджамин, Третье необходимо для капитуляции и остановки борьбы, благодаря желанию и способности поддерживать связь с разумом «Другого», принимая его отличия. Она отличает капитуляцию от подчинения. Капитуляция – это не уступка кому-то, это не подчинение, а свобода от любых намерений контролировать или принуждать. Для капитуляции требуется Третье, чтобы мы следовали какому-то принципу или процессу, который является посредником между «Я» и «Другим».

В терапевтических отношениях иногда возникают сложные ситуации, когда взаимодействие между аналитиком и пациентом принимает негативный характер по типу разыгрывания. Это происходит при так называемой "злокачественной комплементарности", когда обмен проекциями и обвинениями происходит настолько быстро, что его практически невозможно отследить и остановить. В такие моменты попытки аналитика проявить эмпатию становятся проблематичными, так как воспринимаются как подчинение требованиям пациента. Это создает замкнутый круг: реакция аналитика на диссоциированный опыт пациента невольно способствует повторению травматического сценария. В этой ситуации обе стороны теряют связь с реальностью, что делает невозможным конструктивное взаимодействие.

Если аналитик способен признавать свои ошибки и выражать сожаление, то это может создать основу для честных отношений, где можно обсуждать и признавать то, что было упущено (как в прошлом, так и в настоящем). В моменты «злокачественной комплементарности» аналитик должен признать свой вклад в тупик и взять на себя ответственность за ошибки даже несмотря на то, что его действия представляли собой неизбежный акт разыгрывания. Отказ от контроля и готовность следовать процессу, определяемому «Третьим», создает основу для восстановления связи и установления общей реальности [13].

Как видим, Джессика Бенджамин в своих работах представляет интерсубъективность более объемно - с учетом как интрапсихических, так и межличностных факторов, а также учитывает сложную траекторию ее развития, начиная с младенчества. Бенджамин теоретически обосновала принцип разрыва и восстановления связи как необходимое условие терапевтического действия, основанного на способности аналитика признавать свой вклад в терапевтические отношения.

На основе представленных теорий можно предложить интегративное понимание интерсубъективности как «способности системы поддерживать диалектическое напряжение между связностью и отдельностью, идентификацией и дифференциацией». Интеграция позволяет поддерживать связь отдельных элементов системы, увеличивая ее сложность и саморегуляцию.

В раннем развитии ее основой служит «ритмическая синхронизация» в диаде мать-младенец, где небольшие разрывы, т.е. запоздания между запросом младенца и откликом матери (не более 5-7 секунд по Дэниелу Стерну), ведут к встрече с инаковостью и усложнению взаимодействия [14]. Регулярное отсутствие синхронизации приводит к дихотомии: быть с «Другим» возможно только отказываясь от собственного «Я», а быть собой возможно только в одиночестве. Эмоциональная регуляция в отношениях не развивается и сохраняется высокий уровень аффективности (как у маленьких детей). От таких телесных аффектов необходимо защищаться через диссоциацию и отключение чувствительности к своему телу. В таком случае развивается преимущественно интеллектуальная самость с минимальным опытом эмоционального контакта в отношениях и высоким риском тревожных расстройств и психосоматизации.

Успешная интеграция связанности и отдельности в отношениях ведет к «взаимности» — эмерджентному системному феномену, основанному на чувстве одновременности или синхронии, при котором в отношениях возникает «потенциальное пространство» («Третье»), парадоксально созданное и открытое обоими участниками. В результате нашего взаимодействия создается нечто большее, чем то, чем мы являемся. Расширение горизонта отношений за пределы видения только одного или другого участника приносит ощущение перспективы и свободы одновременно с переживанием близости и разделенности опыта друг друга. В интерсубъективном переживании человек выходит за пределы объективации себя и «Другого». Это совместное пространство требует регулярного восстановления через взаимное признание после неизбежных разрывов.

Взаимность создает особую ценность отношений. Благодаря этому появляется возможность жертвовать своей самооценкой и ставить «Другого» на первое место. Это помогает «Другому» почувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы получить доступ к своей уязвимости и начать ценить нас и себя [15]. При интерсубъективном дисбалансе ценность «Я» и «Другого» становится предметом борьбы, как будто ценность одного уничтожает ценность другого. Условием восстановления ценности меня и «Другого» является поддержание ценности самих отношений между нами, что означает ответственность каждого из участников за происходящее в них.

Таким образом, интерсубъективность в отношениях подразумевает способность одновременно признавать других людей фундаментально отличными от меня, принципиально похожими на меня и обладающими ценностью, равной моей собственной.

Как метко заметил Роберт Дрожек, «теория интерсубъективности учит нас тому, что способность узнавать других субъектов является краеугольным камнем индивидуального развития и терапевтических изменений и тому, что другие люди являются значимым источником смысла в нашей жизни» [15].

Эволюция этого понятия от абстрактной философской категории до центрального принципа терапевтической практики отражает общий сдвиг в психотерапии: от анализа индивидуальной психики - к исследованию совместного пространства отношений, в котором и происходит терапевтический процесс.